Удавка для изобилия

[LonelyLion]

Старший сержант милиции Голядкин бдил напротив продовольствен­ного магазина, что на улице Свердлова. Было еще рано, девять часов утра, легкомысленный весенний ветерок приятно овевал сержантские уши. Немногочисленные прохожие вели себя пристойно, время от време­ни заходили в магазин купить кило "краковской", двести грамм сы­ра или пару бутылок вина. Неподалеку, в недавно открывшемся широкоформатном кинотеатре "Октябрь" показывали жутко смешной французский фильм "Фантомас" и у касс стояла очередь.
Вообще, в стране все было хорошо. Строптивые чехи получили по морде, и народ уже рассказывал анекдоты о советских парашютис­тах - десантниках, играющих в карты на Пражских балконах. Голядкину такие анекдоты нравились. Были, правда и другие, но те, кто их расс­казывал, к народу не причислялись по причине малочисленности и очевидного нравственного уродства. Что и говорить, случались отдельные уроды в дружной многонациональной советской семье...
- И чего им не хватает? - думал Голядкин, - Вон, и колбаска, и водочка, и портвешок  - чего хошь! -
Потом старший сержант думать устал и просто стоял, старался не коситься на голоногих девчонок в мини, но все равно косился, прово­жал суровым взглядом немногочисленных в этот ранний час волосати­ков. Молодой он был еще, старший сержант Голядкин, и поэтому сладким казался ему чистый, простой воздух весны 1968 года. Однако, бдил.
И тут профессиональное бдение было словно чем-то царапнуто. В складной картине апрельского утра появилась чужеродная черточка, словно муха плюхнулась в стакан или пахнуло невесть откуда эдаким...
Голядкин знал одну из первейших заповедей милиции, "Главное - не перебдеть!", но чужеродность зацепила его внимание, как рыболов­ный крючок штаны. Что-то щелкнув, включилось в милицейском организ­ме. Внимание сконцентрировалось и окрепло.
Полная, краснолицая гражданка с мешком в руках озираясь по сторонам, топталась у входа в магазин. Вроде бы ничего особенно­го, гражданка, как гражданка, да только вот одета она была в слегка потертые джинсы из тех, что называются "фирменными". Это Голядкин определил сразу по легкому перламутровому налету на индиговой ткани. Волосатики душу вкупе с верхней половиной туловища готовы были отдать, лишь бы нижнюю обрядить в такие штанцы. Кроме того, на гражданке имелось аналогичной ткани пальто, тоже слегка вытертое. Но самая главная неприличность заключалась не в джинсах и не в пальто, а в громадном пластиковом мешке, на блестящем боку кото­рого красовалась очень голая девица, грудь которой слегка прикры­вала нерусская надпись, выполненная русскими буквами - "МЕНАТЕП".

[LonelyLion]

Гражданка шмыгнула в магазин. Через стеклянную витрину Голядкин видел, как она выныривала то в одном, то в другом отделе. Через чет­верть часа чудовищно раздувшийся мешок, влекомый скособоченной гражданкой уплыл за угол.
Голядкин сделал несколько шагов и заглянул. На добрый квартал тянулся серый бетонный забор пивзавода, так что деться мешочнице было решительно некуда. И все-таки, она куда-то делась.
Это событие подпортило так хорошо начинавшийся день. Из состоя­ния гармонии с миром старшесержантский организм перешел в состояние некоторого возбуждения. Мысли прокручивались в голове с ка­ким-то писклявым болботанием, словно в магнитофоне включили обрат­ную перемотку.
Щелкнуло. Голядкин вспомнил, что уже видел эту гражданку, правда несколько иначе одетую, а на мешке была нарисована громадная тигриная рожа. Гражданка громила магазин "Ткани" вчера часа в три дня. Он еще подумал тогда, ну куда человеку столько ситца...
Гражданка скорее всего, была спекулянткой, в этом старший сер­жант теперь ни минуты не сомневался. Определив социальный статус подозреваемой, Голядкин несколько успокоился. Все встало на свои места. В милицейской памяти надежно зафиксировался образ джинсовой тетки с ярким мешком. Теперь старший сержант бдил вдвое, ощущая, что бдит с пользой. И все-таки, чуть не пробдел, несмотря на вторую заповедь милиционера "Смотри, не пробди!"
У прилавка винного отдела возникла какая-то свалка. Народа в этот час было не много, поэтому и не свалка возникла, а так, воз­ня. Тем не менее, Голядкин поспешил в винный отдел и увидел, что продавщица, перегнувшись через прилавок, насколько ей позволял пыш­ный бюст, удерживает вырывающегося гражданина ничем особенным не примечательного, кроме слегка опухшей физиономии. Увидев Голядкина, продавщица запоздало заорала: -  Милиция! -
Гражданин дернулся и затих.
- В чем дело? - сурово спросил Голядкин, беря гражданина за ло­коть.
- Да вот, деньги фальшивые мне сует, - объяснила продавщица, - да еще про компенсацию какую-то бормочет, дескать, такими выдали.
- Какие они фальшивые, товарищ милиционер! - взвыл гражданин, - Самые, что ни есть натуральные "павловки". А что без талона хотел взять, так с меня тот талон никто и не спрашивал. Может здесь без талона, откуда я знаю. А деньги настоящие, вот они. -
Мужчина раскрыл кулак, явив взору блюстителя закона новень­кую, но уже смятую пятидесятирублевку. Голядкин сразу увидел, что она отличалась от тех, с которыми он привык иметь дело, но только не понял чем. Расправив купюру, он обнаружил странный радужный ободок, словно пятна бензина в луже. Фальшивость была налицо.
Фальшивые деньги это посерьезнее спекулянтки с неприличным мешком. Фальшивые деньги - это очень серьезно. Поэтому посерьезнев­ший старший сержант покрепче сжал локоть гражданина, убрал вещест­венное доказательство в кобуру и сказал: - Пройдемте. -
- Гражданин начальник, - взмолился мужчина, - отпустите меня, я домой пойду, к жене...-
- В отделение пройдемте. - Голядкин был непреклонен, и вдруг, по­винуясь внезапному импульсу, спросил:
- А жена случайно не в зарубежных штанах и с пакетом, на кото­ром нарисована обнаженная женщина? -
- Она! - обрадовался предполагаемый фальшивомонетчик. - Она Вам подтвердит, что деньги настоящие. Компенсацию такими выдали, "павловками"... Я полтинник заначил, подождал пока жена уйдет - и шасть в магазин. Смотрю, товар завезли и народу, можно сказать, нико­го. Вот она - перестройка! Вот оно, новое  экономическое мышление-то! Действует, значит, программа оздоровления экономики. Цены повыси­ли, деньги у мафии изъяли, но и товаров подвезли. Спасибо Президен­ту. -

[LonelyLion]

Не вслушиваясь в этот вздор, Голядкин повлек задержанного в отделение.
Сникший было гражданин, вдруг возбудился. Появилась в нем ка­кая-то удаль, плечи расправились, словом, неожиданно стал похож на памятник Алексею Максимовичу Горькому, что стоит на одноименной площади в городе того же имени.
- Нет такого права! Омоновцы! Сатрапы! История всех вас выкинет на помойку! - стал выкрикивать гражданин, явно апеллируя к прохо­жим. Потом снова сник и жалобным голосом понес и вовсе ахинею: - Перестройка... Гласность... Плюрализм... - и совсем тихо - Кон­сенсус...-
Психом прикидывается, усмехнулся про себя Голядкин, видали та­ких. Рыбешка не из мелких.
Гражданин вовсе не походил на крупную рыбешку, на акулу или хо­тя бы на осетра. Более всего он смахивал на встопорщенного ер­ша, цапнувшего из жадности щучью блесну.
Они свернули за угол и двинулись вдоль бетонного забора. Задержанный, исчерпав запас психических слов, влекся дохло и покорно. И тут дорогу им заступила давешняя спекулянтка с неприличным мешком.
- Вот ты где лындаешь, Гульков, заместо того, чтобы с детями сидеть! Бесстыжая твоя рожа! - совершенно по-русски приветствовала мужа спекулянтка и замахнулась пустой тарой.
- Тихо, гражданочка, муж ваш задержан при попытке размена фаль­шивых денег. Так что предъявите документы и пройдемте в отделе­ние, - не теряя достоинства, сказал Голядкин.
- Да какие фальшивые деньги, товарищ лейтенант, - возмутилась спекулянтка, - это же придурок, вы посмотрите на его рожу! Он и винный талон не сможет подделать, не то, что деньги. Отпустите этого пьяницу, я с ним сама дома разберусь.
- С Вами, гражданка, тоже надо бы разобраться. Почему это Вы на улице порнографию разводите? - старший сержант начал терять терпение. Кроме того, мешок блестел на солнце, и нарисованную на нем девицу никак не удавалось, как следует рассмотреть.
- Да разве ж это порнография? - удивилась гражданка, однако свернула мешок так, что девицы не стало видно. Потом она что-то сообразила, порылась в карманах, вытащила тоненькую красную книжечку и протянула Голядкину.
- Вот, смотрите, лейтенант, вовсе мы не спекулянты и не фальшиво­монетчики.  Смотрите, смотрите... Вам нас задерживать, резона нет! И вины на нас ровным счетом никакой.
- И кто же вы? - ехидно спросил старший сержант, принимая кни­жечку свободной рукой.
- Гости из будущего, - с достоинством ответила гражданка.

[LonelyLion]

 Хмыкнув, Голядкин взглянул  на  книжечку и обнаружил, что это не что иное, как паспорт гражданина СССР, только почему - то в  красных корочках. Выглядела книжечка богаче привычного паспорта в темно-оливковой обложке. Две фотографии большего, чем положено формата были с нижних углов прихвачены круглыми печатями. Во всем осталь­ном это был без сомнения документ. Имелся штамп прописки, отметки о браке и детях, словом, все как полагается, за исключением того, что настоящий паспорт выглядел все-таки по другому. Но Голядкин всем своим совокупным гражданским и милицейским инстинктом чувствовал его настоящесть. Взглянув на дату выдачи паспорта, он оторопел. Чер­ной тушью, округлым почерком паспортистки значилось: 27 апреля 1980 года.
Вовсе неглуп был старший сержант Голядкин и прекрасно помнил третью заповедь милиции - "Бди по чину!" А из этой заповеди, между прочим, следовало, что не его старшесержантского ума дело такие штучки. Мысль о кознях иностранных разведок, мелькнувшую было в сознании, он отбросил, как не стоящую внимания. Не покупают иностранные шпионы докторскую колбасу по два двадцать охапками, и портвейн по рупь тридцать семь ящиками, тоже не покупают. И документы у шпионов в порядке. По крайней мере, на первый взгляд. Кроме того, Голядкин живо представил себе, как благодарно будет ему начальство за такое, с позволения сказать, дельце.
Воспользовавшись минутным замешательством старшего сержанта, женщина, теперь не на шутку перепуганная, рассказывала:
- Мы с этим, - тут она пихнула мужа в плечо, - из девяносто первого. У нас перестройка шесть лет уже и жрать нечего. Одеть тоже нечего. Цены бешеные, а прилавки пустые. Колбасы по талонам полкило в квартал отпускают, водки - бутылку в месяц. Туфлей нет, ситца нет, халат сшить не из чего. Ничего нет, один плюрализм да гласность. А детей-то, товарищ лейтенант, мало кормить, их одевать-обувать надо. Оно же, дите, прошлогоднее носить не может, вырастает. Вот я и натоптала тропку к вам в развитой социализм. У вас тут хоть и застой, но и колбаска кое-какая, и ботиночки для детей... Этот алкаш проклятый все испортил. Аж трясется за ту бутылку. Еще с вечера скулить начал, портвейну, видите ли, захотел. Мне б запереть его, дуре... Отпустите нас! Вы ведь еще молодой, стало быть, тоже этого горя хлебнете. -
Старший сержант Голядкин не был жалостливым человеком, да и трусливым тоже. Хаживал и на операции, после армии тоже мог бы кое-что рассказать, да не положено. Только стало вдруг ему муторно и страшно. Толи оттого, что история какая-то психованая, толи истинная слеза в голосе женщины просверкивала... А может, просто инстинкт сработал, как у собак перед землетрясением. Почувствовал Голядкин и спиной, и животом, и боками  какие-то рушащиеся каменные громады, гарью пахнуло, копотью, потемнел и обессмыслился ясный апрельский день. Накатило на старшего сержанта, крутнуло под сердцем, сбило дыхание. Уронил он красную книжечку, отпустил локоть гражданина, а когда снова вдохнул воздух года 1968, никого рядом с ним не было.
Четверть часа спустя снова был Голядкин у магазина. Руки у него дрожали. В конце дежурства отозвал он знакомого дружинника, попросил снять повязку и отправил в магазин за портвейном.
Вечером старший сержант долго сидел на кухне, пил портвейн и курил, прислушиваясь к тихому сопению спящей дочки за тонкой стенкой. Его расслабленное портвейном сознание рисовало миллионы гражданок с яркими пластиковыми мешками и вихляющихся с похмелья граждан, как тараканы лезущих в благословенный год 1968, а потом и в 1969... И у всех паспорта в красных корочках и нездешний, голодный блеск в глазах. И среди этих миллионов он сам, небритый, готовый на все ради бутылки водки или пачки папирос. Знобило. Ночь, затопившая город, мирная ночь с редким шорохом шин по асфальту, с припозднившимися гуляками, расшитая по широкому подолу цепочками фонарей казалась обманом. Новый день сулил другое, совсем другое...
Враки все? Да ничего подобного! Вот я дописываю этот рассказ. На мне брюки, купленные в семьдесят шестом, туфли из восьмидесятого, рубашка из семьдесят восьмого. Холодильник заурчал, он и вовсе куплен в шестьдесят девятом...
А у вас не так?

Алексей Молокин

[КОВРОВСКИЙ ИНДЮК]

Ну и что? У меня не так.

[Com]

НижЧии мы....и ат сахи апять жы...